| | От | И.Пыхалов |  |
| К | All |  |
| Дата | 20.12.2007 22:40:48 |  |
| Рубрики | 1917-1939; |  |
В поисках белого героя
Навеяно веткой про миллион изничтоженных пленных казаков
Валентин ГУМЕНЮК
В ПОИСКАХ БЕЛОГО ГЕРОЯ
Казачьи атаманы
Идеологи победителей в смуте времен 1991–1993 годов в попытках найти себе дополнительную опору в потомках казачества муссируют идею его «возрождения». Процесс «возрождения» скорее виртуальный, чем реальный, прерываемый шумными бутафорскими мероприятиями и появлением в концертных залах «казачьих фольклорных певцов», а на улицах или в залах — ряженных в казачьи одежды с крестами, купленными у антикваров или вырезанными из жести, с последующим погружением активистов и всей проблемы в летаргический сон. Параллельно в сознание масс в порядке вытеснения из него прежней литературы (А.Н.Толстой, Шолохов, Первенцев, Петров-Бирюк, А.Калинин, Закруткин) внедряются апокрифы наших современников, создающие образ этакого лубочного казака. Он, дескать, труженик и богатый собственник, но альтруист-нестяжатель, рыцарь по отношению к мужику, рабочему, иногородцу, гуманист-экзекутор, верный слуга царю и отечеству, смелый и стойкий дисциплинированный воин. Носитель самобытной культуры и самосознания, он тем не менее приемлет западные либеральные ценности и приемлем ими, потому что буквально для них и создан. Стал жертвой своего благородства, патриотизма и нестяжательства со стороны злых и чуждых ему и ненавистных на всех этапах коммунистов и глупого поступка в конце Второй мировой войны англичан и американцев, вообще-то ребят хороших и немеркантильных, но иной раз простоватых. Вот и продали они их, не подумав ни о прошлом, ни о будущем. А жаль! Ведь они, казаки, — этакий антикоммунистический монолит с вековой прочностью.
Сейчас среднестатистический студент, школьник, да и обыватель вообще, вам скажет, что казаки всегда были Советами теснимы, слово «казак» было запрещено. А лучшие носители всех этих качеств — казачьи атаманы. А среди них лучшие из лучших Семенов, Краснов, Шкуро, Покровский, Анненков, Калмыков, Каледин, то есть как раз те, кто был наиболее проклинаем коммунистической пропагандой.
Источники знания — в основном публикации в СМИ, при этом читатель не помнит ни автора, ни источника, откуда он это взял. Из подобных произведений привлекают внимание в этом плане биографические книги А.Смирнова «Казачьи атаманы. Краснов, Семенов», «Каледин», переизданная зарубежная подделка под поэму Н.Вавилова «Мой святой генерал» (о Шкуро и Покровском). Среди эмигрантской литературы, вышедшей в последние годы, наиболее интересны автобиографические труды атамана Семенова «О себе», двухтомник «Трагедия казачества», включающая мемуары Краснова и Шкуро, Врангеля и воина фашистских казачьих формирований Донскова, где все они удостоены высоких оценок от издателей и комментаторов.
Менее панегиричны и даже критичны статьи о генералах-казаках или неказаках, но служивших в казачьих войсках или имитирующих свое казачество, в двух разных сборниках «Авантюристы гражданской войны» (Унгерн, Булак-Балахович, Бермонт-Авалов). Интересны для данной темы исследования В. Сироткина (кстати, хулителя большевиков за Брест и золото, отданное кайзеру Вильгельму) о судьбе колчаковского золота и причастности к ней Семенова. Уже на стадии написания статьи меня догнала книга кубанского атамана, затем фашиста В. Науменко «Великое предательство», где очень подробно описана судьба казачьих атаманов Краснова, Шкуро, терцев Вдовенко, Бичерахова, астраханца Ляхова, оказавшихся, как и Науменко, на службе у Гитлера.
Для меня существует еще один важный источник сведений о казачестве, его истории, обычаях, мировоззрении и судьбе — мой собственный жизненный опыт. Я вырос в окружении казачат на Кубани в семье вернувшегося с войны в кубанке и бурке с иконостасом боевых наград казачьего офицера из гвардейского корпуса Кириченко-Плиева. Встречался с боевыми казаками, имеющими ордена за Гражданскую и Отечественную войны, слушал доклады и приватные беседы стариков, перечитал массу литературы о казачестве во все времена и во всех ипостасях, вуз оканчивал в донской казачьей столице Новочеркасске и, живя на Дальнем Востоке, никогда не терял связи со своими пенатами. С детства воспитан семьей, средой и обстановкой в духе почетности звания «казак», но не воспринимаю по знанию дела тот сахарный образ из нынешних СМИ и новой исторической литературы, о котором сказано выше.
На базе анализа переизданной эмигрантской литературы последних лет с ограниченным привлечением апокрифов времен демократического общества и советской классики, а также сведений, полученных мною за счет общения с казачьей средой, попытаюсь написать портрет казачества и его элиты, ныне возносимой на пьедестал.
Казачество и центральная власть
Взаимоотношения казачества с властью на раннем этапе его становления были преимущественно антагонистичными. Люди, непокорные властям и помещикам, преступившие закон, скорые на решение и на подъем, переселялись подальше от властей и первоначально не знали иных источников существования, кроме охоты, сходящей постепенно на нет, рыбалки и набегов на соседей, проезжих купцов и на окраины самой России. С обращением казаков в российское подданство отношения из конфликтных превратились в неоднозначные. Ермак, Разин, Булавин, Пугачев в разной последовательности чередовали службу власти и бунт. Во времена Бориса Годунова атаман Корела со своим отрядом перешел к Самозванцу (об этом у Пушкина). Но он же склонил голосование Боярской думы в пользу Михаила Романова. Со времен Екатерины II бунтарский дух казачества поубавился, и в годы правления Николая II казачество стало регулярным карательным войском, усердствовавшим в рабочих предместьях, барских усадьбах и еврейских местечках и кварталах. В то же время думские фракции казаков в Первой и Второй думах, разогнанных царем и Столыпиным, занимали антиправительственные позиции на правом фланге социалистического фронта (фракция трудовиков), и их выразителями были донской писатель Ф. Крюков, терский атаман Караулов, погибшие в Гражданской войне. Такая позиция была обусловлена социальной природой казачества — сословным социализмом с общественным землевладением.
Главной причиной перехода основной части казачества к белым был земельный вопрос, а именно — нежелание делиться плодородными землями с пришлыми. Политические мотивы были для нее третьестепенными. Особо следует остановиться на приписываемой казачеству преданности царю. Ее не было ни на одном повороте истории в 1917 году, как не было и в Гражданской войне. Усиленно стараются забыть, что под монархическими знаменами в России не выступало ни одно вооруженное движение, кроме Хорвата на КВЖД и «воеводы» Дитерихса в 1921 году на Дальнем Востоке. Вожди белого движения Колчак, Деникин, Юденич, Врангель, Семенов были официальными сторонниками Учредительного собрания и в личном плане тяготели к республике. В армии Деникина (так пишут Деникин и Врангель) монархистом можно было быть в личном плане, но монархические организации были в подполье, члены царской семьи из армии удалены. Соболезнования Деникина по поводу расстрела царя и царицы вызвали скандал, вынудивший Деникина заверять подчиненных, что он соболезновал из чисто гуманистических соображений. Даже в монархических кругах считалось, что Николая II следовало судить «как капитана, посадившего из-за своей неподготовленности судно на мель».
С началом Гражданской войны, которая на Дону началась из-за земли, а не из-за общих принципов, казачество раскололось на два стана, из которого меньшая, но влиятельная часть пошла за красными. Наиболее знаменитыми из красных казачьих командиров были Сорокин и Кочубей на Кубани, Гикало на Тереке, Миронов и Ковалев на Дону, братья Каширины в Оренбуржье, Метелица и Балябин в Забайкалье, Шевченко в Уссурийском крае. Наиболее массовой поддержка большевиков казачеством была в Забайкалье, где целые районы в лесном Приаргунье, населенные казаками, оставались под контролем большевиков, и в Приамурье, где даже принималось решение на съезде казаков об отказе от казачьего статуса. Н. Милушова, историк села Казакевичева, пишет, что в нем и в окрестностях преобладали тяга к большевикам и к отказу от казачьего звания. Вялой была поддержка белого движения в Хоперском и в Медведицком округах Дона — базе Миронова. В восточных войсках вялость была обусловлена тем, что в этих районах с некомфортными жизненными условиями казачьи привилегии не компенсировали тягот, которые налагали служебные обязанности. В годы советской власти в самосознании казачества произошел перелом, и в период Отечественной войны перевес красной идеи над белой среди казачества был просто разительным. На Дону, и особенно на Кубани, формировались добровольческие полки, даже дивизии и корпуса, в которые казаки вступали семьями и которые (формирования Кириченко, Плиева, Горшкова и других) покрыли себя неувядаемой славой.
Тяга к самостийности и бунту была неизбывной чертой казачьих лидеров, пронесенной через века. Впрочем, не миновала чаша сия и казачьих краскомов. В истории известен бунт главкома Сорокина, который не был идейным изменником советской власти и перехода к белым не помышлял, тем более что его семья была зверски уничтожена белыми. К разрыву с Советами его привели бонапартизм, личная распущенность и неспособность перенести многочисленность евреев в руководстве (председатель Совнаркома Рубин, первый секретарь Крайний-Шнайдерман, председатель ЧК Рожанский, члены руководства Дунаевский, Стельмахович и другие), которых он и расстрелял вместе с несколькими чекистами вслед за таманским командармом Матвеевым.
Самостийниками зарекомендовали себя Автономов, первый красный главком на Кубани (А. Веселый «Россия, умытая кровью»), Кочубей (А. Первенцев «Кочубей») , об обоих — А. Мирошниченко «Авантюристы гражданской войны»). Взбунтовался и буденновский казачий комбриг Маслаков уже в конце польской войны. Самостоятельность проявлял и красный командарм Миронов, за что поплатился жизнью. Участием в бунтах против белых (как лидер вешенского восстания) и против красных знаменит сподвижник Миронова, а затем просто бандит Яков Фомин, описанный Шолоховым в «Тихом Доне».
Самостийность и бунтарство, органическая черта казачества и их вождей, не совмещаются с благостным образом законопослушного слуги Властей.
Казачество и гражданское население
В Гражданскую войну такая исторически сложившаяся тяга казачества «дуванить дуван» и «шарпать зипуны» была стихийно реанимирована, чему не слишком препятствовали, а то и прямо поощряли отцы-командиры как казачьи, так и общевойсковые. Во всех казачьих войсках считалось нормой ограбить еврея, семью красного или сочувствующего ему. Последняя категория позволяла расширить по усмотрению воина круг поставщиков «трофеев» практически на все население.
Трудно было бы выделить представителей какого-то войска в качестве отстающих. Краснов в «Истории Всевеликого...» в числе экстремалов называет кубанцев, «жадных до наживы», и их вождей Шкуро и Покровского, «положившего в основу грабеж», и обеляет «Всевеликое Войско Донское». А вот Врангель («Воспоминания») и Деникин («Поход на Москву»), столь противоречащие друг другу во многих вопросах, описывают донцов практически одними и теми же словами. В частности, они обвиняют донской корпус Мамонтова в срыве общего наступления на Москву по Воронежско-Рязанскому направлению по причине увлечения имущественными вопросами. Как сообщает Деникин, за колонной донцов шел обоз длиной шестьдесят верст, в коем было по одной-две подводы на каждого казака, ведомые обычно отцом воина и подростком-родственником. То же описано у Шолохова в «Тихом Доне», где отец Григория Мелихова прибыл за добычей на двух подводах и был страшно поражен и оскорблен непрактичностью сына, тем более при наличии возможностей, имевшихся у него как у офицера. Отягощенный таким обозом корпус Мамонтова отклонился от маршрута на север и двинулся на запад к Дону, где легче было разгружаться. Длительные самоволки в тыл с награбленным добром здесь стали нормой, и корпус оказался небоеспособным.
Суперграбителями были части Шкуро и Покровского. Врангель, знавший Шкуро еще с Карпатского фронта, в своих «Записках» сообщает, что Шкуро (тогда носил фамилию Шкура), будучи командиром партизанской сотни, устраивал набеги в немецкий тыл с позиций полка Врангеля. Он и его сотня отличались полным отсутствием дисциплины и любовью к грабежу как в тылу противника, так и в своем собственном. За это Врангель и сочувствующие ему начальники выжили Шкуро с его сотней со своих позиций. Деяния Шкуро и Покровского были слишком хорошо известны всем. Именно поэтому, как сообщает в своих мемуарах врангелевский генерал И. М. Калинин («Под знаменами Врангеля». Ростов, 1991), Врангель не допустил их в Крым. Спасения чести мундира ради. Но Деникин («Поход на Москву». М., 1989) сообщает, что сами борцы за бескорыстие Краснов и Врангель при первом (1918) и втором (1919) штурме Царицына подбадривали в приказах подчиненных им казаков обещанием «щедрой добычи». Это легко сопоставить с современной песенкой: «Все отберут у казака. Гуляй пока!»
Деникин посвятил грабежу в основном казаков и горцев, да и добровольцев тоже, целую главу — «Черные страницы» в своих мемуарах. По свидетельству Деникина, Врангель сетовал: «Добровольческая армия сильно скомпрометировала себя грабежами и насилиями», а казаки, по тому же Врангелю, их опережали. Криминальный меркантилизм восточных атаманов Дутова, Анненкова, Калмыкова и особенно Семенова, а также Унгерна, был широко известен как в стране, так и за рубежом. Привычка к грабежу послужила одной из причин гибели всех перечисленных вождей, а сам Семенов («О себе») в Китае прятался от охотящихся за ним властей всех времен и окрасов, кроме марионеточной Маньчжоу-Го. В частности за ограбление американских компаний Семенов подвергался судебным преследованиям во время попытки осесть в США. Английский оккупант полковник Уорд, один из инспираторов колчаковского переворота, в своих мемуарах (в сборнике «Дело не получило благословения Бога») называет Семенова мятежным и разбойным атаманом.
Оценки деятельности казачьих атаманов, опубликованные в «белой» и зарубежной литературе, в рамках обсуждаемого вопроса не расходятся с таковыми в «красной» литературе.
Казачество и репрессии белой армии
Белое казачество считалось у руководителей белых очень эффективным инструментом репрессий, в том числе массовых. Именно казакам поручались карательные рейды на партизанские районы, в шахтерские и промышленные поселки и на станции, где преобладало рабочее население. Здесь особо преуспело воинство Анненкова, Булак-Балаховича и Пермикина, Дутова, Калмыкова и Семенова, который первым на Дальнем Востоке применил бессудные расстрелы, за что был приговорен к разоружению привыкшим к формальностям Хорватом (Семенов «О себе»). Семенов и Калмыков, по свидетельствам многих колчаковцев, предпочитали участие в репрессиях против партизан и мирного населения боевым действиям на фронте, вдали от родных мест, в частности на основном западном фронте. Воевавшие на европейских фронтах южного сектора казаки уступали в свирепости горцам, но не очень много, и превосходили обычную армию. У казачества (кубанцев, донцов и регулярно у Семенова) нередко проявлялась тенденция поголовного уничтожения пленных, особенно красных казаков (например, отряда Подтелкова). Калмыкову принадлежит сомнительная честь расстрела оркестра из военнопленных австрийцев в Хабаровске в 1919 году. Причина — ведь он же играл иногда на митингах «Интернационал»! Систематически уничтожались семьи «изменников», в частности красных командиров Сорокина и Миронова. Читателю книг Шолохова известно, что репрессиям были подвергнуты семьи Кошевого и Разметнова. Казаки Унгерна в Урге полностью вырезали семьи «жидов и коммунистов». Анненков прославился тем, что после ухода за границу предложил желающим сдать оружие и вернуться на Родину, даже поощрив за это семейных, а затем выслал вдогонку карательный отряд, который не оставил в живых никого. Сходно поступил и Калмыков в Казакевичево (Н. Милушова «Точка на карте Родины»). Дутовский начштаба полковник Енборисов, интеллигент и автор записок, приказал расстрелять своего сына — офицера, ушедшего к красным, а затем дезертировавшего с частью своего отряда из колонны Блюхера (Р. Гуль «Красные маршалы». М., 1993). Семенов не останавливался перед расстрелами пленных американцев, перехваченных у красных, за что был гоним в Соединенных Штатах («О себе»), и это его возмущало. Раз расстреливал, значит, было за что. У себя дома я и есть высший суд!
Отряд казачьего генерала Пермикина, перебазировавшись после поражения под Петроградом в Польшу под крыло Савинкова, устраивал набеги на порубежные районы Украины и Белоруссии с поголовным уничтожением коммунистов, совслужащих и просоветски настроенных лиц. Подробности этих набегов передает сам Савинков в книге «Конь вороной».
Атаман Дутов как Верховный атаман казачьих войск посещал дальневосточные войска. Во время инспекции у Калмыкова он пострелял с ним по живым мишеням. Самого Калмыкова американский главнокомандующий Гревс характеризует как человека, для которого нет преступления, какого бы он не совершил (см. в книге «Им не убить идеал!..»). Особой жестокостью отличался подчиненный Калмыкову уссурийский есаул Бочкарев. Именно он был исполнителем сожжения заживо Сергея Лазо и зверского убийства взятых вместе с ним Вс. Сибирцева и Луцкого, чьи трупы тоже были сожжены. Впоследствии, высадившись на севере Охотского побережья, он учинил грабежи и массовые убийства, чем вызвал вооруженное противодействие местного населения, в том числе гижигинских казаков. Именно с их помощью был разгромлен его отряд, а сам он уничтожен.
Сибирские казаки, руководимые Катанаевым, Волковым и Красильниковым, приняли вместе с юнкерами деятельное участие в подавлении эсеровского и большевистского восстания в предместье Омска Куломзино и в массовых расстрелах железнодорожных рабочих. Заодно с ними были на иртышском льду зарублены и сброшены под лед оставшиеся до того в живых депутаты Учредительного собрания, формально не порывавшие с белым движением, но попавшие под арест после свержения колчаковцами Директории. Широка слава Анненкова и Дутова.
Увы, не выглядят казачьи атаманы и их сподвижники «рыцарями без страха и упрека», гуманистами и моралистами, согласно штампам из современных СМИ. Лучше бы уж сказали так: время было военное, значит, так было можно.
Казачество внутри белого движения
Казачество, участвовавшее в белом движении, отличалось от других воинских формирований белой армии целым рядом специфических черт, как положительных (с позиции белого руководства), так и отрицательных. С одной стороны, именно казачьи округа стали оплотом белого движения, в котором в одних случаях инициаторами были сами казачьи атаманы (Урал, Оренбуржье, Приморье), в других случаях (Дон) казаки выступали вначале на вторых ролях. При этом казачество в большинстве случаев оказывалось расколотым на красное и белое. Красное казачество доминировало на Верхнем Дону, в станице Каменская и на ранних этапах на Кубани, в Забайкалье и Приамурье. Очень сильные отряды красных казаков контролировали и значительные территории на Тереке, в Приморье, Приамурье и Забайкалье (юго-восточная часть), а кубанские (Кочубей) и оренбургские казаки (Каширин), как и хоперский отдел донцов (Миронов) поставляли на фронт крупные боеспособные формирования. Среди белых наиболее монолитными были казаки, живущие среди нерусских народов (астраханцы, уральцы, семиреченцы, павлодарская часть Сибирского войска), но это были самые малочисленные из войск.
Положительными чертами казачьих войск были высокая военная подготовка, как в строю, так и в одиночку, наличие личного коня и оружия, высокая мобильность и сплоченность, а также азарт, проявляющийся только в форс-мажорной обстановке. На стадии же упадка столь же ярко проявлялось массовое разложение. Эти черты обнаружились еще в дооктябрьский период, впервые в феврале, когда казачество отказалось разгонять демонстрацию, а казачий офицер убил пристава. Затем казаки отказались идти на Питер с Корниловым против Керенского в июле, ушли они из Зимнего дворца в октябре и вновь не пошли на Питер с Калединым и Красновым в ноябре. Казачество легко сдало белый фронт в конце 1918 года (вешенский мятеж Якова Фомина) и неоднократно сдавалось красным в других ситуациях. Впрочем, в этой войне боевая стойкость других белых и самих красных нередко была на той же высоте, и случаи массовых переходов не были редкостью. Но казаки своим поведением им укором не были.
Серьезным грехом казачьих войск было неисполнение приказов, что порождалось двумя причинами: 1. Нежелание воевать далеко от дома и историческая черта — стремление к грабежу, что срывало планы наступлений, в частности взятия Деникиным Москвы; 2. Самостийность политическая и оперативная, приводившая к серьезным трениям, вражде и даже междоусобной войне. Нередко такая самостийность инспирировалась иностранными государствами и переходила в прямую измену России.
Тягой к самостийности отличались многие атаманы, но в первую очередь Семенов и следующие за ним Калмыков и Унгерн, а также Краснов, Пермикин вместе с Булак-Балаховичем, не говоря уже о «казаке» Бермонт-Авалове, воевавшем за немецкие интересы против Булак-Балаховича и в его лице против белого движения вообще.
Фигурой, вызывавшей наиболее враждебное отношение к себе среди остальной части белого движения на всех этапах был, бесспорно, атаман Семенов. На Семенова падают, помимо собственных, еще и грехи его подчиненных — Унгерна и Калмыкова. Конфронтация Семенова с властями была перманентной и обусловленной бонапартистскими устремлениями Семенова, его фашизоидными воззрениями на народ, государство, право и откровенно антипатриотической прояпонской позицией. Япония его не только прикарм-ливала, опекала, но и в силу своих феодально-милитаристских и колониалистских устремлений брала под свое крыло его кровавую диктатуру. Враждебные отношения между ним и государственными властями характерны для всех этапов Гражданской войны.
На раннем этапе, еще до установления власти верховного правителя Колчака, Семенов вступил в настоящий конфликт с правителем КВЖД генералом Хорватом. Последний — службист и поклонник устава, не мог принять ни существование полубандитских военных формирований с минимальной военной и гражданской ответственностью, с постоянно проявляющимся стремлением Семенова не признавать ни границ полосы отчуждения КВЖД, ни региональных границ Китая с Монголией, ни государственной границы с Россией, ни полного отвержения им субординации. Все эти «художества» атамана, как и ему подчинявшихся Унгерна и Калмыкова, осложняли жизнь КВЖД и ее правителя и вынуждали его принимать попытки дисциплинарных мер, правда, безуспешных. Хорват пытался разоружить и арестовать Семенова (см. Семенов «О себе») за первые на Дальнем Востоке политические казни комиссара Аркуса и авторитетного социалиста доктора Григорьева (последняя — руками Унгерна, но прикрытая Семеновым). В ответ Семенов сам разоружил хорватовскую милицию. Была попытка Хорвата разоружить и Калмыкова, пресеченная японцами. Хорват и Колчак из Шанхая осуждали Семенова за антикитайскую и прояпонскую позицию, оскорбляющую достоинство Китая и осложняющую их дипломатию, а также самовольную, но на деньги Японии, вербовку войск китайских милитаристов и монгольских князей для борьбы с Советами и участие японских войск в Забайкалье против Лазо.
При вступлении адмирала Колчака в должность начальника войск КВЖД Семенов, тогда молодой есаул, вел себя оскорбительно, заставив лицо на шесть чинов старше себя идти пешком к нему на встречу и ждать; он дважды заявлял о непризнании Колчака в качестве правителя (см. Семенов «О себе»; протоколы допросов Колчака). Выезд Колчака в Омск прошел скрытно от Семенова под защитой Антанты. Верховенство Колчака в результате военного переворота Семенов не признал, разорвав единое административное и военное пространство от Урала до океана. В ответ на это Колчак выслал карательную экспедицию, но из-за угрозы вмешательства Японии был вынужден «признать невиновность» Семенова. В дальнейшем Семенов, вынужденно назначенный Колчаком своим заместителем в Забайкалье (уступка Японии), оставался неуправляемым для Колчака и омского правительства.
В предчувствии предательства Антантой и чехами, верховный правитель передал свои полномочия в Сибири Семенову, как единственному командующему, сохранившему свою территорию и нерасстроенные войска, что, правда, удалось ему, как доказывает белогвардеец-адвокат Андрушкевич («Дело не получило благословения Бога»), за счет саботажа фронтов. Этот жест Колчака не был признан ни каппелевцами, ни военными и гражданскими чинами на Дальнем Востоке, в частности правительством Меркуловых и сменившим их Дитерихсом. Среди колчаковцев исключение составили только Сахаров, в будущем поклонник фашизма, и Бангерский, в будущем Бангерскис, командир дивизии СС «Латвия».
После захвата красными станции Карымской, что означало окружение Читы, каппелевцы вели с ними переговоры о выдаче Семенова, и ему пришлось бежать из Читы на самолете. После разгрома Семенова в Забайкалье и бегства его через Китай в Приморье — в район Гродеково, он был встречен войсками правительства Меркулова в штыки буквально. Ранее подчиненные ему генералы Дитерихс, Лохвицкий, Вержбицкий, Петров заявили о неподчинении ему еще в Забайкалье, а Смолин и Молчанов — на Дальнем Востоке. Вели бой с ним и войска генерала Молчанова. Более того, генералы Вержбицкий, Смолин и Молчанов вступили даже в переговоры с ДВР о ликвидации Семенова и его войск общими усилиями, их остановила только угроза репрессий со стороны японцев. Где и когда еще видные генералы дважды пытались сдать своего противнику?! У Семенова тут нет конкурентов в истории. Об обеих попытках он сообщает читателю сам.
С собратом по Забайкальскому войску генералом Шильниковым, служившим после изгнания из России китайцам, его разделяла вражда, переходящая в военную конфронтацию на всех этапах войны и после нее. Так, сразу после того как Семенов при поддержке японцев воцарился в Чите, казачий атаман Шильников и генерал Красовский со своими частями немедленно откочевали подальше от параноика Семенова на побережье Байкала в подчинение к Колчаку, оставив разрыв по фронту шириной в пятьсот километров, немедленно заполненный красными партизанами (Семенов «О себе»). Контакт с Семеновым белые генералы считали более опасным, чем с красными.
Белые считали Семенова виновным в краже части колчаковского золота или, по крайней мере, причастным к этому. В его руки попали и бесследно исчезли 172 ящика золота (четвертый золотой эшелон Колчака). Об этом сообщает исследователь проблемы колчаковского золота В. Сироткин в книге «Зарубежное золото России», опираясь на судебные иски к японцам и исторические изыскания генерала Петрова, в прошлом семеновца, и других белых. И это было совсем не то золото, которое увезли с собой чехи. В причастности Семенова к этому похищению был убежден белый генералитет Сибири и Дальнего Востока. Эта версия для генералов и белых политиков запада России неоспорима, в нее верит даже белогвардеец младшего поколения фашистский слуга казак Донсков («Трагедия казачества», кн. 2). Обсуждаются лишь варианты: 1. Семенов отдал золото японцам; 2. Семенов сдал его на хранение, но японцы указали ему, как лакею, на свое место; 3. Семенов присвоил золото, скорее всего, часть его.
Но есть и история, достойная комедийного фильма с участием лучших клоунов, причем документально зафиксированная в японском суде города Кобе. У официального колчаковского атташе генерала Подтягина на счету в японском банке хранилось более одного миллиона золотых иен, кои он честно, будучи в нужде, хранил для белого движения. Когда ему пришлось покинуть Японию, Семенов в сговоре с японскими концессионерами, претендовавшими на золото якобы за долги, устроил спектакль. Концессионеры подали в суд, а ответчиком в суд явился японец, загримированный под Подтягина. Он был мягок и сговорчив и согласился на честный дележ — пятьдесят на пятьдесят. После суда «соперники» вспрыснули мировую, а затем вместе пошли в банк. Дело было в жару, и тут у «генерала» потек грим, обнажив азиатскую его сущность. Далее были полицейский участок, суд (все тот же) и выдача инициатора — Семенова, обещавшего артистам пятнадцать процентов от суммы. Про этот балаган написано у того же Сироткина. Неисчислимы грехи Семенова даже перед своими.
Уголовником считал Хорват и Унгерна (дело доктора Григорьева). Неблагоприятные отзывы о нем как о человеке, нарушающем закон, оставил в своих «Записках» и Врангель, бывший в довоенные годы его прямым начальником. Показания немца-барона на немца-барона из своего же лагеря дорогого стоят. Но и на грабителя Семенова нашелся свой хитрец — Бочкарев, казак-грабитель и палач Сергея Лазо. Будучи посланным на север, он сбыл награбленную пушнину, как жалуется Сахаров, на шакалившую там американскую шхуну, а деньги положил в китайский банк на свой счет, а не передал войсковой казне. Судьба этих денег неизвестна, скорее всего они достались банку.
Арест Семенова советскими органами, суд над ним и казнь не вызвали возражений ни в одной стране и ни в одном общественном течении, исключая замолкнувший тогда фашизм.